Вопросы для обсуждения:

Какие традиции русской литературы продолжает Аверченко?

Какие ассоциации возникают при чтении его рассказов?

1. Рассказ «Виктор Поликарпович».

Начало рассказа «Виктор Поликарпович » - реминисценция гоголевского «Ревизора»: «В один город приехала ревизия... Главный ревизор был суровый, прямолинейный, справедливый человек с громким, властным голосом и решительными поступками, приводившими в трепет всех окружающих».

(Справка : реминисценция - обозначение черт в художественном произведении, вызывающих воспоминание о другом произведении с помощью применения характерных образов, речевых оборотов, ритмико-синтаксических ходов. Реминисценция напоминает творческую манеру, мотивы и темы какого-либо автора и рассчитана на ассоциативное восприятие читателя). Сюжет рассказа напоминает сюжет пьесы Гоголя: «обыватели города жаловались на городового Дымбу, взыскавшего с них незаконно и неправильно триста рублей «портового сбора на предмет морского улучшения». Этот сбор был, конечно, обычной взяткой. Гоголевский город находится в такой глуши, из которой «хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь». У Аверченко: «Ближайшее море за шестьсот верст через две губернии». Современный ревизор - настоящий, он постепенно «выводит на чистую воду» чиновников - все выше и выше рангом, - по распоряжению которых взимался этот «портовый сбор». Мы уже видим его принципиальность и неподкупность, его решимость отыскать истину и наказать виновного. Наконец выясняется, что чиновник из Петербурга, «разработавший» проект морского сбора, сам Виктор Поликарпович. Пыл ревизора тотчас же угасает, а наказанным оказывается «стрелочник» - один городовой Дымба, да и то «за курение при исполнении служебных обязанностей».

2. Рассказ «Робинзоны».

В рассказе «Робинзоны» изображен бывший шпик Акациев, по пятам следующий за интеллигентом Нарымским и подсчитывающий, какие правила, инструкции и законы тот нарушил. Ситуация заимствована Аверченко у Салтыкова-Щедрина: герои оказываются на необитаемом острове. Условность положения подчеркивает его абсурдность. Акациев спасает тонущего Нарымского только потому, что насчитал около ста десяти тысяч нарушений, за которые «по возвращении в Россию» Нарымскому надо будет заплатить штрафы «или сидеть около полутораста лет».

3. Рассказ «Поэт».

Стиль многих рассказов Аверченко напоминает чеховский стиль - лаконичный, остроумный, меткий. Как и Чехов, Аверченко высмеивает глупость, пошлость, бездарность. Аверченко по-чеховски изобретателен по части сюжетов, порой он выстраивает их почти «из ничего». Например, в рассказе «Поэт » высмеиваются дешевые штампы, выдаваемые за творчество. Надоедливый и нахальный посетитель преследует редактора, предлагая свои вирши. Это становится каким-то наваждением. Графоман подсовывает свое «творение» («Хотел бы я ей черный локон / Каждое утро чесать...») в книгу, в карман пальто, посылает письмом. Редактор обнаруживает «стихи» в своих ботинках, в ящике с сигарами, в подушке и даже за обедом - внутри холодной курицы. Не выдержав, он пишет письмо издателю с просьбой об освобождении от редакторских обязанностей, а на обороте листа привычно уже находит все те же строчки.

4. Рассказ «Русалка.

Похожая тема и у другого рассказа - «Русалка ». Рассказ тоже о поэте. Автор высмеивает оторванный от жизни романтизм, пародирует модернистские изыски. Поэт Пеликанов, мечтал встретить настоящую русалку, изъясняется штампами: «посеребренная лунная река», «безмолвная молы- ба», «печальные глаза... как звезды» Художник Кранц на ходу придумывает историю, несколько напоминающую и по стилю, и по завязке купринскую «Олесю»: «Однажды летом я охотился... Собственно, охота какая? Так, бродил с ружьем. Люблю одиночество. И вот, бродя таким образом, набрел я в один теплый летний вечер на заброшенный рыбачий домик на берегу реки...» Возвышенная лексика романтического начала («прекрасное безмолвие, запустение и одиночество», «умиление», «душная грозовая ночь», неизменные «Шиллер, Пушкин и Достоевский» - их читает герой) контрастирует со сниженными, грубыми словами прекрасной «русалки», которых она набралась от рыбаков.

Ее «печальные глаза» и «коралловые губки» прельщают героя ненадолго. Сначала его отпугивает запах рыбы («Я бы никогда не стал целоваться с окунем или карасем»), потом манеры: «пескарей она съела целиком, с головой и внутренностями», причесывалась обломком «рыбьего хребта с костями, в виде зубьев гребня, причем на этих зубьях кое-где рыбье мясо еще не было объедено». Наконец герой с облегчением сталкивает свою «прекрасную пленницу» обратно в воду. Эта история моментально излечивает от романтической белиберды поэта Пеликанова: «Пожалуй, я пойду домой. Нынче что-то сыровато».

5. Итоги обсуждения.

Продолжал традиции русской сатиры, русской литературы - Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова, Куприна, - Аверченко актуален не только для своего времени, но и для нашего: объекты сатиры не исчезли, они лишь немного трансформировались.

©2015-2019 сайт
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-02-13

Вы кашляете? - учтиво спросил поэта Пеликанова художник Кранц.

Да, - вздохнул бледный поэт. - И кроме того, у меня насморк.

Где же это вы его схватили?

На реке. Вчера всю ночь на берегу просидел. И нога, кроме того, ломит.

Так, так, - кивнул головой третий из компании - угрюмый Дерягин.

Рыбу ловили, с ума сошли или просто так?

Просто так. Думал.

Просто так? Думал? О чем же вы думали?

Пеликанов встал и закинул длинные светлые волосы за уши.

О чем я думал? Я думал о них... о прекрасных, загадочных, которые всплывают в ночной тиши на поверхность посеребренной луной реки и плещутся там между купами задумчивой осоки, напевая свои странные, чарующие, хватающие за душу песенки и расчесывая гребнями длинные волосы, в которых запутались водоросли...

Бледные, прекрасные, круглые руки поднимаются из воды и в безмолвной мольбе протягиваются к луне... Большие печальные глаза сияют между ветвей, как звезды... Жутко и сладостно увидеть их в эту пору.

Это кто ж такие будут? - спросил Дерягин. - Русалки, что ли?

Да... Русалки.

И вы их надеетесь увидеть?

О, если бы я надеялся! Я только мечтаю об этом...

Рассчитываете дождаться?

Полжизни я готов просидеть, чтобы...

Дерягин в бешенстве вскочил с кресла.

Будьте вы прокляты, идиоты, с вашими дурацкими бреднями. Встречаюсь я с вами уже несколько лет, разговаривал с вами, как с порядочным, нормальным человеком, и вдруг, - нате, здравствуйте! Этот человек бродит по ночам по берегу реки! Зачем, спрашивается? Русалок ищет, изволите ли видеть! Бесстыдник.

Вы не понимаете прекрасного! - сказал, свеся голову на грудь и покашливая, Пеликанов.

Да ведь их нет! Понимаете, это чепуха, мечта! Их не существует.

Поэт улыбнулся:

Для вас, может быть, нет. А для меня они существуют.

Кранц! Кранц! Скажи ему, что он бредит, что он с ума сошел! Каких таких он русалок ищет?

Художник Кранц улыбнулся, но промолчал.

Нет! С вами тут с ума сойдешь. Пойду я домой. Возьму ванну, поужинаю хорошенько и завалюсь спать. А ты, Кранц?

Мне спать рано. Я поеду к одной знакомой даме, которая хорошо поет. Заставлю ее петь, а сам лягу на диван и, слушая, буду тянуть шартрез из маленькой-маленькой рюмочки. Хорошо-о-о!

Сибарит! А вы, Пеликанов?

Пеликанов грустно усмехнулся:

Вы, конечно, будете ругаться... Но я... пойду сейчас к реке, побродить... прислушаться к всплескам волн, помечтать где-нибудь меж темными кустами осоки о прекрасных, печальных глазах... о руках, смутно белеющих на черном фоне спящей реки...

Кранц! - завопил Дерягин, завертевшись, как ужаленный. - Да скажи ты ему, этому жалкому человечишке, что его проклятых русалок не существует!..

Кранц подумал немного и потом пожал плечами.

Как же я ему скажу это, когда русалки существуют.

Если ты так говоришь, значит, ты дурак.

Может быть, - усмехнулся Кранц. - Но я был знаком с одной русалкой.

Боже! - всплеснул руками Дерягин. - Сейчас начнется скучища - розовая водица и нудьга! Кранц нам сейчас расскажет историю о том, как он встретился с женщиной, у которой были зеленые русалочьи глаза и русалочий смех, и как она завлекла его в жизненную пучину, и как погубила. Кранц! Сколько вам заплатить, чтобы вы не рассказывали этой истории?

Подите вы, - нахмурился Кранц. - Это была настоящая, подлинная, речная русалка. Встретился я с ней случайно и расстался тоже как-то странно.

Пеликанов жадными руками вцепился в плечи Кранца.

Вы правду говорите?! Да? Вы действительно видели настоящую русалку?

Что же тут удивительного? Ведь вы же сами утверждаете, что они должны быть...

И вы ее ясно видели? Вот так, как меня? Да?

Не волнуйтесь, юноша... Если это и кажется немного чудесным, то... мало ли что на свете бывает! Я уже человек немолодой и за свою шумную, бурную, богатую приключениями жизнь видел много такого, о чем вам и не снилось.

Кранц! Вы... видели русалку?!

Видел. Если это вас так интересует - могу рассказать. Только потребуйте вина побольше.

Эй! Вина!

Только побольше.

Побольше! Кранц! О русалке!

Слушайте...

Однажды летом я охотился... Собственно, охота какая? Так, бродил с ружьем. Люблю одиночество. И вот, бродя таким образом, набрел я в один теплый летний вечер на заброшенный рыбачий домик на берегу реки. Не знаю, утонули ли эти рыбаки во время одной из своих экспедиций или просто, повыловив в этой реке всю рыбу, перебрались на другое место, - только этот домик был совершенно пуст. Я пришел в восторг от такого прекрасного безмолвия, запустения и одиночества; съездил в город, привез припасов, походную кровать и поселился в домике.

Днем охотился, ловил рыбу, купался, а вечером валялся в кровати и при свете керосиновой лампочки читал Шиллера, Пушкина и Достоевского.

Об этом времени я вспоминаю с умилением...

Как-то в душную, грозовую ночь мне не спалось. Жара, тяжесть какая-то - сил нет дышать. Вышел я на берег - мутная луна светит, ивы склонили печальные головы, осока замерла в духоте. Вода тяжелая, черная, как густые чернила.

"Искупаюсь, - решил я. - Все-таки прохладнее".

Но и вода не давала прохлады: свинцовая, теплая - она расступилась передо мной и опять сомкнулась, даже не волнуясь около моего тела. Я стал болтать руками, плескаться и петь песни, потому что кругом были жуть и тишина неимоверная. Нервы у меня вообще как канаты, но тут воздушное электричество, что ли, так их взвинтило, что я готов был расплакаться, точно барышня.

И вот когда я уже хотел выкарабкаться на берег, у меня, около плеча, что-то такое как всплеснет! Я думал - рыба. Протягиваю инстинктивно руку, наталкиваюсь на что-то длинное, скользкое, хватаю... Сердце так и заныло... На ощупь - человеческая рука. Ну, думаю, утопленник. Вдруг это неизвестное тело затрепетало, забилось и стало вырываться... показалась голова... прекрасная женская голова с печальными молящими глазами... Две белые круглые руки беспомощно взметнулись над водой...

И, странно, я сразу же успокоился, как только увидел, с кем имею дело. Случай был редкий, исключительный, и я моментально решил не упускать его. Руки мои крепко обвились вокруг ее стройной, гибкой талии, и через минуту она уже билась на песке у моих ног, испуская тихие стоны.

Я успокоил ее несколькими ласковыми словами, погладил ее мокрые волнистые волосы и, бережно подняв на руки, перенес в домик. Она притихла и молча следила за мной своими печальными глазами, в которых светился ужас.

При свете лампы я подробнее рассмотрел мою пленницу. Она была точно такого типа, как рисуют художники: белое мраморное тело, гибкие стройные руки и красивые плечи, по которым разметались волосы удивительного, странного, зеленоватого цвета. Вместо ног у нее был длинный чешуйчатый хвост, раздвоенный на конце, как у рыбы.

Признаться ли? Эта часть тела не произвела на меня приятного впечатления.

Но, в общем, передо мной лежало преаппетитное создание, и я благословлял провидение, что оно послало такое утешение одинокому бродяге и забулдыге.

Она лежала на моей постели, блестя влажным телом, закинув руки за голову и молча поглядывая на меня глазами, в которых сквозил тупой животный страх.

Не бойся! - ласково сказал я. - Старина Кранц не сделает тебе зла.

И я прильнул губами к ее полуоткрытым розовым губкам.

Гм... Признаться ли вам: многих женщин мне приходилось целовать на своем веку, но никогда я не чувствовал такого запаха рыбы, как в данном случае. Я люблю запах рыбы - он отдает морем, солью и здоровьем, но я никогда бы не стал целоваться с окунем или карасем.

Я думаю, - спросил я, нерешительно обнимая ее за талию, - вы питаетесь главным образом рыбой?

Рыбы... - пролепетала она, щуря свои прекрасные печальные глаза.

Дай мне рыбы.

Ты проголодалась, бедняжка? Сейчас, моя малютка, я принесу тебе...

Я достал из ящика, служившего мне буфетом, кусок холодной жареной рыбы и подал ей.

Ай, - закричала она плаксиво. - Это не рыба. Рыбы-ы... Дай рыбы.

Милая! - ужаснулся. - Неужели ты ешь сырую рыбу?.. Фи, какая гадость...

Тем не менее пришлось с большими усилиями достать ей живой рыбы... Как сейчас помню: это были карась и два маленьких пескаря. Она кивнула головой, схватила привычной рукой карася и, откусив ему голову, выплюнула, как обыкновенная женщина - косточку персика. Тело же карасиное моментально захрустело на ее зубах. Вы морщитесь, господа, но должен сказать правду: пескарей она съела целиком, с головой и внутренностями... Такой уж, видно, у них обычай.

Воды, - прошептала она своими коралловыми губками. - Воды...

"Беднягу томит жажда", - подумал я. Принес ей большую глиняную кружку, наполненную водой, и приставил заботливо ко рту.

Но она схватила кружку и, приподнявшись, с видимым удовольствием окатила себя с хвоста до головы водой, после чего рухнула обратно на постель и завизжала от удовольствия.

Милая, - сухо сказал я. - Нельзя ли без этого? Ты мне испортила всю постель. Как я лягу?

Воды! - капризно крикнула она.

Обойдешься и так! Вон вода ручьями течет с постели. Как не стыдно, право.

Действительно, одеяло и подушка были мокрые, хоть выжми, и вода при каждом движении пленницы хлюпала в постели.

А чтоб тебя, - прошептал я. - На воду. Мокни! Только уж извини, голубушка... Я рядом с тобой не лягу... Мне вовсе не интересно схватить насморк.

Второй ковш воды успокоил ее. Она улыбнулась, кивнула мне головой и начала шарить в зеленых волосах своими прекрасными круглыми руками.

Что вы ищете? - спросил я.

Но она уже нашла - гребень. Это был просто обломок рыбьего хребта с костями, в виде зубьев гребня, причем на этих зубьях кое-где рыбье мясо еще не было объедено.

Неужели ты будешь причесываться этой дрянью? - поморщился я.

Она промолчала и стала причесываться, напевая тихую, жалобную песенку.

Я долго сидел у ее хвоста, слушая странную, тягучую мелодию без слов, потом встал и сказал:

Песенка хорошая, но мне пора спать. Спокойной ночи.

Лежа навзничь, она смотрела своими печальными глазами в потолок, а ее губки продолжали тянуть одну и ту же несложную мелодию.

Я лег в углу на разостланном пальто и пролежал так с полчаса с открытыми глазами. Она все пела.

Замолчи же, милая, - ласково сказал я. - Довольно. Мне спать хочется. Попела - и будет.

Она тянула, будто не слыша моей просьбы. Это делалось скучным.

Замолчишь ли ты, черт возьми?! - вскипел я. - Что это за безобразие?! Покоя от тебя нет!!

Услышав мой крик, она обернулась, посмотрела на меня внимательно испуганными глазами и вдруг крикнула своими коралловыми губками:

Куда тащишь, черт лысый, Михеич?! Держи влево! Ох, дьявол! Опять сеть порвал!

Это что такое? Откуда это?!

Ее коралловые губки продолжали без всякого смысла:

Лаврушка, черт! Это ты водку вылопал? Тебе не рыбачить, а сундуки взламывать, пес окаянный...

Очевидно, это был весь лексикон слов, которые она выучила, подслушав у рыбаков.

Долго она еще выкрикивала разные упреки неизвестному мне Лаврушке, перемежая это приказаниями и нецензурными рыбацкими ругательствами.

Забылся я сном лишь перед рассветом.

Яркое солнце разбудило меня. Я лежал на разостланном пальто, а в кровати спала моя пленница, разметав руки, которые при дневном свете оказались тоже зеленоватыми. Волосы были светло-зеленые, похожие на водоросли, и так как влага на них высохла, пряди их стали ломаться. Кожа, которая была в воде такой гладкой и нежной, теперь стала шероховатой, сморщенной. Грудь тяжело дышала, а хвост колотился о спинку кровати так сильно, что чешуя летела клочьями. Услышав шум моих шагов, пленница открыла зеленые глаза и прохрипела огрубевшим голосом:

Воды! Воды, проклятый Лаврушка, чтобы ты подох! Нету на тебя пропасти!

Поморщившись, я пошел на реку за водой, принес ковш и, только войдя в комнату, почувствовал, как тяжел и удушлив воздух в комнате: едкий рыбный запах, казалось, пропитал все...

Хрипло бормоча что-то, она стала окачиваться водой, а я сел на пальто и стал размышлять, хорошо ли, что я связался с этим нелепым существом: она ела рыбу, как щука, орала всю ночь нецензурные слова, как матрос, от нее несло рыбой, как от рыночной селедочницы.

Знаете что... - нерешительно сказал я, подходя к ней... - Не лучше ли вам на реку обратно... а? Идите себе с Богом. И вам лучше, и мне покойнее.

Тащи невод, Лаврушка! - крикнула она. - Если веревка лопнет - ухи оборву!

Ну и словечки, - укоризненно сказал я. - Будто пьяный мужик. Ну... довольно-с!

Преодолевая отвращение от сильного рыбного запаха, я взял ее на руки, потащил к реке и, бросив на песок, столкнул в воду. Она мелькнула в последний раз своими противными зелеными волосами и скрылась. Больше я ее не видел.

История с русалкой была выслушана в полном молчании. Кранц поднялся и стал искать шапку. Собрался уходить и Дерягин.

А вы куда? - спросил он поэта Пеликанова. - На реку?

Пожалуй, я пойду домой, - нерешительно сказал поэт. - Нынче что-то сыровато...

тексты рассказов Аверченко из сборника "Рассказы для выздоравливающих" (1912)

Сильные и слабые

I
Однажды в саду на даче я возился и бегал с крошечной девочкой лет четырех.

Ее маленькие ножки не знали устали - она носилась по дорожкам, как вихрь, а я, большой, сильный, здоровый человек, запыхался и, опустившись на зеленую скамейку, решил не двигаться с места, какие бы соблазны мне ни сулили.

Слушай! - сказала девочка, раскачивая мою бессильно свисшую руку. - Пойдем…

Туда… К старой калитке. Где много деревов.

Там веревка висит.

Так что ж из этого?

Ты поднимешь меня до веревки, а я буду ее дергать.

Она не любила сложных игр. Примитивная "игра с веревкой", сочиненная ею полчаса тому назад, приводила ее в восторг.

Подумаешь, как весело! - скептически проворчал я.

Да пойдем!

Не хочу.

Да пойде-е-ем!

Ни за что.

Да почему?

Чего?

Я подумал немного и лениво сказал:

Разбойников.

Ничего. Пойдем.

Ишь ты, какая ловкая - "пойдем". А что, если разбойники выскочат из кустов да начнут нас убивать?

Не бойся. Может, не убьют.

Я опустился со скамейки на песок, спрятал голову в руки и захныкал:

Бою-юсь! Они меня убьют…

Глубокая нежность засветилась в ее взгляде. Она долго гладила меня крошечной, неуверенной ручонкой по голове, потом потрепала по плечу и покровительственно сказала:

Ничего, пойдем! Я тебя спасу.

В это время она, вероятно, очень меня любила своим детским сердечком - большого, трусливого, беспомощного… Она думала, что ее рука - единственная для меня опора в этом жестоком свете. И был, вероятно, в ее чувстве ко мне легкий оттенок презрения - презрения культурного, уверенного в безопасности человека к пугливому суеверному дикарю.

Ниже я скажу, по какому случаю вспомнился мне этот пустяковый разговор с четырехлетней девочкой…

Сидя в обществе четырех человек, я среди разговора сообщил:

Я еду в Крым.

Елена Николаевна сказала:

Неужели? Я тоже еду в Крым. Вы когда?

В конце этой недели.

Боже мой! Но ведь я то же самое! Вы через Одессу или прямо?

Мне все равно. Могу через Одессу.

Прекрасно. Поедем вместе. Будет веселее. А то путешествовать женщине одной - это такой ужас…

Я поклонился:

С удовольствием. Считайте меня своим спутником!

Мой друг Переплетов заерзал на месте, с участием взглянул на меня и, встав с места, сделал мне незаметный знак, чтобы я последовал за ним.

Что такое? - спросил я, когда мы вышли.

Милый мой! Да ты с ума сошел… Зачем ты навязал себе на шею эту бабу?

А ведь прехорошенькая, не правда ли?

Тем хуже! Путешествие с хорошенькой женщиной?!

Отныне ты не будешь знать ни дня, ни часа! Ты будешь ее лакеем, горничной, носильщиком, кормильцем и поильцем. Ты будешь отвечать за все забытые ею вещи, за опоздание на поезд, за отсутствие свободных мест, за то, что дует из окна, или за то, что жарко. Рано утром ты должен разыскивать для нее мыло и зубной порошок, который она забыла, и бегать на станцию за чаем. Ночью ты должен будешь сторожить, чтобы никто не вошел в купе, а также поправлять ей плед, которым она покрыта и который сползает у нее ежеминутно. В 4 часа утра у нее разболятся зубы и ты побежишь за лекарством… О вещах ты должен заботиться - о ее и о своих, номер в гостинице должен искать для нее и для себя, составлять меню обедов для нее и для себя… Нет, ты форменный глупец.

Я вздохнул, улыбнулся, и на моем лице разлилось выражение кротости (я видел это в зеркале…).

Ничего… Что ж делать!.. Ей-богу, это не так страшно.

Сговорились ехать в субботу, в 11 часов вечера.

До отхода поезда осталось двадцать минут. Я приехал с чемоданом, сунул его под диван в буфете первого класса, а сам отправился бродить по огромному залу третьего класса.

Боже мой! Вот он где, - раздался сзади меня знакомый голос. - А я-то вас ищу-ищу - весь вокзал обегала.

А-а, здравствуйте. Как поживаете?

Почему вы здесь? Что вы тут делаете?

А не знаю… Вижу какое-то помещение - дай, думаю, зайду сюда.

Билеты-то вы взяли?

Какие билеты? - удивился я.

Да позвольте… Что ж мы поедем по метрическому свидетельству, что ли?

Положим, верно, - согласился я после небольшого раздумья, - билеты-то взять бы не мешало…

Так возьмите!!..

Да где же их взять? Я не знаю, где касса.

Вот еще дитя беспомощное! Скажите носильщику - он и купит!

А если он убежит с деньгами?

А номер его для чего же?

Но-омер? А кто мне поручится, что я через минуту не забуду номера. Признаться, память у меня возмутительная.

Если плохая память - запишите!!

Вот-то жалость! У меня нет карандаша.

О боже! Честное слово, мы рискуем опоздать.

Да, знаете ли… Ничего нет легче этого. Да вот, кажется, и первый звонок…

Она всплеснула руками и метнулась в сторону.

Стойте здесь! Носильщика уже поздно… сама возьму!

Ладно. А я пока буду следить за звонками.

Принятые мною на себя обязанности не утомили меня. Я лениво глазел на бешено несущуюся публику и нетерпеливо ждал свою спутницу.

Опять зазевались! Ну, бежим скорее… Сейчас будет второй звонок.

Она побежала вперед, я за ней.

А где ваши вещи?

Я засунул их под диван в буфетной. Я думаю, после можно их будет достать.

Когда после? Сию секунду бегите… Да не туда, не в ту сторону! Буфет - здесь!

А как же я… вас потом найду?

Да что вы… трехлетнее дитя, что ли? Однако компаньона я себе нашла… Ну, бегите скорей в буфет - я вас тут подожду…

Только вы ж не уходите отсюда… а то я…

Ради бога, скорее!

Я схватил чемодан и мы понеслись на перрон.

Где наш поезд? - спросила она, переводя дух.

Я думаю, этот. Ай-я-яй, какой маленький…

Это отцепленный вагон, глупый вы человек. А нам нужен поезд! Вот и мой носильщик, кстати. Где поезд в Одессу?

Пожалуйте!

Впереди шла Елена Николаевна, отыскивая наш вагон, за ней обремененный коробками и саквояжами носильщик, а сзади - я, беззаботно помахивая своим чемоданчиком.

Сели вовремя - через минуту поезд двинулся.

Елена Николаевна обмахнула платком разгоряченное лицо и, улыбнувшись, спросила:

Как вы думаете, если бы не я - уехали бы мы сегодня?

Ни за что, - уверенно сказал я. - Я удивляюсь, как вы так хорошо разбираетесь в этих железнодорожных штучках.

В каких штучках?

Вот в этих билетах, носильщиках, поездах… тут сам черт ногу сломит.

Полчаса прошло в дружеском разговоре. Я сказал:

А мне хочется есть.

О чем же вы раньше думали, на вокзале?

Эх вы! Впрочем, вероятно, скоро будет буфетная станция… Посмотрите путеводитель.

Да у меня его нет…

У меня есть. Берите.

Я взял в руки путеводитель и повертел его в руках.

Ого, какой толстый… Воображаю, сколько тут буфетных станций!

Развернул, стал перелистывать, вздохнул.

В три часа утра будет станция. Не дождаться…

Какая станция?

Териоки…

Что-о? Вы какую дорогу смотрите?

Вот… желтые такие листочки…

Ах ты господи! Вам няньку нужно… В путеводителе не можете разобраться!

Хотел бы я видеть человека, который в нем разбирается! - недоверчиво сказал я.

Подумаешь, трудность. Дайте-ка мне… Вот! Через сорок минут вы можете закусить… Поезд стоит восемь минут.

Не успею… Я всегда запутываюсь в этих минутах.

Ну, ладно… Выйдем вместе.

Я подпер рукой подбородок и принял сиротливую позу. Елена Николаевна участливо взглянула на меня.

Как же вы вообще живете, большое дитя, если ничего не понимаете, всюду опаздываете и теряетесь в самых пустых случаях?

Да и плохо живу, - прошептал я со скрытым страданием в голосе. - Папа у меня умер, мама далеко… А тут всюду какието номера, звонки, все кричат, бегут… Хорошо, что я с вами поехал…

Ну, ничего, - успокоительно сказала она. - Ничего, мой большой ребеночек. Как-нибудь доедем. Вы где предпочитаете спать: на верхней койке или на нижней? Надеюсь, уступите мне нижнюю?

Уступлю, конечно. Только я уж извиняюсь, что ночью разбужу вас…

Упаду. Я ночью всегда ворочаюсь с боку на бок и, разметавшись, обязательно падаю.

Гм… Ну, ладно… Спите внизу. Как-нибудь устроимся… Ах вы, беспомощное существо!

Она шутливо погладила меня по голове, и в голосе ее прозвучала материнская нежность и снисходительность к слабому.

Никогда мне не приходилось путешествовать с таким комфортом и спокойствием, как в этот раз.

Я чувствовал себя маленьким любимым ребенком, о котором всегда позаботятся, которого не дадут в обиду, накормят, убаюкают и приласкают. Мой большой рост, густой голос и широкие плечи не служили препятствием этому.

Моя спутница укладывала меня спать, поправляла сползавший плед, гасила свет, когда я засыпал, и будила утром, когда была остановка на большой станции, чтобы я мог напиться кофе, который она разыскивала с помощью проводника вагона.

Ее тешило, когда я, просыпаясь, тер кулаками глаза, потягивался, как ребенок, и щурился от сильного света.

А-а, - покровительственно говорила она. - Бэбэ проснулось? А для бэбэ уже готов кофе.

Я был рад, что разбудил в ней материнские инстинкты. Мой чемодан потихоньку приютился около ее вещей, и его всегда на пересадках переносили вместе с картонками и саквояжами, а я шел сзади и насвистывал, поглядывая по сторонам.

Озабоченная Елена Николаевна шагала впереди, изредка оглядывалась и с беспокойством говорила:

Вы тут? Смотрите не потеряйтесь. Я пойду купить вам апельсинов, а вы постойте тут и никуда не отходите, как вчера, когда я чуть не опоздала из-за вас на поезд.

Куда я там отойду, - капризно возражал я.

Знаю, знаю. За вами, как за малюткой нужно.

В Одессе она сама отыскала гостиницу, заказала для меня ванну и составила меню превкусного ужина.

А на пароходе, когда мы ехали в Севастополь, она, укладывая меня спать и поправляя одеяло, потрепала меня по щеке и незаметно перекрестила…

Когда мы возвращались в Петербург, я телеграфировал Переплетову, чтобы он нас встретил.

Было так: едва поезд остановился, я выскочил из вагона и бросился в объятия Переплетова.

Пальто! - закричала встревоженная Елена Николаевна, выглядывая из окна. - Я вовсе не хочу, чтобы вы простудились… Наденьте пальто! Кстати, какой номер вашего домашнего телефона? Я буду с вокзала звонить к себе, кстати позвоню и к вам, чтобы приготовили вам закусить - вы с утра почти ничего не ели.

Изумленный взгляд Переплетова очень потешил меня.

Елена Николаевна вышла вслед за носильщиком, груженная двумя картонками. Спросила, поправляя мне галстук:

Ничего не забыли? Вторая шляпа в чемодане?

Книги взяли? Палку захватили?

Да, да…

Ну, значит, все. Пока прощайте.

А… вещи? - спросил сбитый с толку Переплетов. - Где твои вещи? Чемодан?

Он у меня, - улыбнулась Елена Николаевна. - Да где ему там самому с вещами возиться - сущий ребенок… он их еще потеряет. Я пришлю их к нему на квартиру с прислугой…

Переплетов сказал:

Я сошел с ума.

Русалка

Вы кашляете? - учтиво спросил поэта Пеликанова художник Кранц.

Да, - вздохнул бледный поэт. - И кроме того, у меня насморк.

Где же это вы его схватили?

На реке. Вчера всю ночь на берегу просидел. И нога, кроме того, ломит.

Так, так, - кивнул головой третий из компании - угрюмый Дерягин.

Рыбу ловили, с ума сошли или просто так?

Просто так. Думал.

Просто так? Думал? О чем же вы думали?

Пеликанов встал и закинул длинные светлые волосы за уши.

О чем я думал? Я думал о них… о прекрасных, загадочных, которые всплывают в ночной тиши на поверхность посеребренной луной реки и плещутся там между купами задумчивой осоки, напевая свои странные, чарующие, хватающие за душу песенки и расчесывая гребнями длинные волосы, в которых запутались водоросли…

Бледные, прекрасные, круглые руки поднимаются из воды и в безмолвной мольбе протягиваются к луне… Большие печальные глаза сияют между ветвей, как звезды… Жутко и сладостно увидеть их в эту пору.

Это кто ж такие будут? - спросил Дерягин. - Русалки, что ли?

Да… Русалки.

И вы их надеетесь увидеть?

О, если бы я надеялся! Я только мечтаю об этом…

Рассчитываете дождаться?

Полжизни я готов просидеть, чтобы…

Дерягин в бешенстве вскочил с кресла.

Будьте вы прокляты, идиоты, с вашими дурацкими бреднями. Встречаюсь я с вами уже несколько лет, разговаривал с вами, как с порядочным, нормальным человеком, и вдруг, - нате, здравствуйте! Этот человек бродит по ночам по берегу реки! Зачем, спрашивается? Русалок ищет, изволите ли видеть! Бесстыдник.

Вы не понимаете прекрасного! - сказал, свеся голову на грудь и покашливая, Пеликанов.

Да ведь их нет! Понимаете, это чепуха, мечта! Их не существует.

Поэт улыбнулся:

Для вас, может быть, нет. А для меня они существуют.

Кранц! Кранц! Скажи ему, что он бредит, что он с ума сошел! Каких таких он русалок ищет?

Художник Кранц улыбнулся, но промолчал.

Нет! С вами тут с ума сойдешь. Пойду я домой. Возьму ванну, поужинаю хорошенько и завалюсь спать. А ты, Кранц?

Мне спать рано. Я поеду к одной знакомой даме, которая хорошо поет. Заставлю ее петь, а сам лягу на диван и, слушая, буду тянуть шартрез из маленькой-маленькой рюмочки. Хорошо-о-о!

Сибарит! А вы, Пеликанов?

Пеликанов грустно усмехнулся:

Вы, конечно, будете ругаться… Но я… пойду сейчас к реке, побродить… прислушаться к всплескам волн, помечтать где-нибудь меж темными кустами осоки о прекрасных, печальных глазах… о руках, смутно белеющих на черном фоне спящей реки…

Кранц! - завопил Дерягин, завертевшись, как ужаленный. - Да скажи ты ему, этому жалкому человечишке, что его проклятых русалок не существует!..

Кранц подумал немного и потом пожал плечами.

Как же я ему скажу это, когда русалки существуют.

Если ты так говоришь, значит, ты дурак.

Может быть, - усмехнулся Кранц. - Но я был знаком с одной русалкой.

Боже! - всплеснул руками Дерягин. - Сейчас начнется скучища - розовая водица и нудьга! Кранц нам сейчас расскажет историю о том, как он встретился с женщиной, у которой были зеленые русалочьи глаза и русалочий смех, и как она завлекла его в жизненную пучину, и как погубила. Кранц! Сколько вам заплатить, чтобы вы не рассказывали этой истории?

Подите вы, - нахмурился Кранц. - Это была настоящая, подлинная, речная русалка. Встретился я с ней случайно и расстался тоже как-то странно.

Пеликанов жадными руками вцепился в плечи Кранца.

Вы правду говорите?! Да? Вы действительно видели настоящую русалку?

Что же тут удивительного? Ведь вы же сами утверждаете, что они должны быть…

И вы ее ясно видели? Вот так, как меня? Да?

Не волнуйтесь, юноша… Если это и кажется немного чудесным, то… мало ли что на свете бывает! Я уже человек немолодой и за свою шумную, бурную, богатую приключениями жизнь видел много такого, о чем вам и не снилось.

Кранц! Вы… видели русалку?!

Видел. Если это вас так интересует - могу рассказать. Только потребуйте вина побольше.

Эй! Вина!

Только побольше.

Побольше! Кранц! О русалке!

Слушайте…

Однажды летом я охотился… Собственно, охота какая? Так, бродил с ружьем. Люблю одиночество. И вот, бродя таким образом, набрел я в один теплый летний вечер на заброшенный рыбачий домик на берегу реки. Не знаю, утонули ли эти рыбаки во время одной из своих экспедиций или просто, повыловив в этой реке всю рыбу, перебрались на другое место, - только этот домик был совершенно пуст. Я пришел в восторг от такого прекрасного безмолвия, запустения и одиночества; съездил в город, привез припасов, походную кровать и поселился в домике.

Днем охотился, ловил рыбу, купался, а вечером валялся в кровати и при свете керосиновой лампочки читал Шиллера, Пушкина и Достоевского.

Об этом времени я вспоминаю с умилением…

Как-то в душную, грозовую ночь мне не спалось. Жара, тяжесть какая-то - сил нет дышать. Вышел я на берег - мутная луна светит, ивы склонили печальные головы, осока замерла в духоте. Вода тяжелая, черная, как густые чернила.

"Искупаюсь, - решил я. - Все-таки прохладнее".

Но и вода не давала прохлады: свинцовая, теплая - она расступилась передо мной и опять сомкнулась, даже не волнуясь около моего тела. Я стал болтать руками, плескаться и петь песни, потому что кругом были жуть и тишина неимоверная. Нервы у меня вообще как канаты, но тут воздушное электричество, что ли, так их взвинтило, что я готов был расплакаться, точно барышня.

И вот когда я уже хотел выкарабкаться на берег, у меня, около плеча, что-то такое как всплеснет! Я думал - рыба. Протягиваю инстинктивно руку, наталкиваюсь на что-то длинное, скользкое, хватаю… Сердце так и заныло… На ощупь - человеческая рука. Ну, думаю, утопленник. Вдруг это неизвестное тело затрепетало, забилось и стало вырываться… показалась голова… прекрасная женская голова с печальными молящими глазами… Две белые круглые руки беспомощно взметнулись над водой…

И, странно, я сразу же успокоился, как только увидел, с кем имею дело. Случай был редкий, исключительный, и я моментально решил не упускать его. Руки мои крепко обвились вокруг ее стройной, гибкой талии, и через минуту она уже билась на песке у моих ног, испуская тихие стоны.

Я успокоил ее несколькими ласковыми словами, погладил ее мокрые волнистые волосы и, бережно подняв на руки, перенес в домик. Она притихла и молча следила за мной своими печальными глазами, в которых светился ужас.

При свете лампы я подробнее рассмотрел мою пленницу. Она была точно такого типа, как рисуют художники: белое мраморное тело, гибкие стройные руки и красивые плечи, по которым разметались волосы удивительного, странного, зеленоватого цвета. Вместо ног у нее был длинный чешуйчатый хвост, раздвоенный на конце, как у рыбы.

Признаться ли? Эта часть тела не произвела на меня приятного впечатления.

Но, в общем, передо мной лежало преаппетитное создание, и я благословлял провидение, что оно послало такое утешение одинокому бродяге и забулдыге.

Она лежала на моей постели, блестя влажным телом, закинув руки за голову и молча поглядывая на меня глазами, в которых сквозил тупой животный страх.

Не бойся! - ласково сказал я. - Старина Кранц не сделает тебе зла.

И я прильнул губами к ее полуоткрытым розовым губкам.

Гм… Признаться ли вам: многих женщин мне приходилось целовать на своем веку, но никогда я не чувствовал такого запаха рыбы, как в данном случае. Я люблю запах рыбы - он отдает морем, солью и здоровьем, но я никогда бы не стал целоваться с окунем или карасем.

Я думаю, - спросил я, нерешительно обнимая ее за талию, - вы питаетесь главным образом рыбой?

Рыбы… - пролепетала она, щуря свои прекрасные печальные глаза.

Дай мне рыбы.

Ты проголодалась, бедняжка? Сейчас, моя малютка, я принесу тебе…

Я достал из ящика, служившего мне буфетом, кусок холодной жареной рыбы и подал ей.

Ай, - закричала она плаксиво. - Это не рыба. Рыбы-ы… Дай рыбы.

Милая! - ужаснулся. - Неужели ты ешь сырую рыбу?.. Фи, какая гадость…

Тем не менее пришлось с большими усилиями достать ей живой рыбы… Как сейчас помню: это были карась и два маленьких пескаря. Она кивнула головой, схватила привычной рукой карася и, откусив ему голову, выплюнула, как обыкновенная женщина - косточку персика. Тело же карасиное моментально захрустело на ее зубах. Вы морщитесь, господа, но должен сказать правду: пескарей она съела целиком, с головой и внутренностями… Такой уж, видно, у них обычай.

Воды, - прошептала она своими коралловыми губками. - Воды…

"Беднягу томит жажда", - подумал я. Принес ей большую глиняную кружку, наполненную водой, и приставил заботливо ко рту.

Но она схватила кружку и, приподнявшись, с видимым удовольствием окатила себя с хвоста до головы водой, после чего рухнула обратно на постель и завизжала от удовольствия.

Милая, - сухо сказал я. - Нельзя ли без этого? Ты мне испортила всю постель. Как я лягу?

Воды! - капризно крикнула она.

Обойдешься и так! Вон вода ручьями течет с постели. Как не стыдно, право.

Действительно, одеяло и подушка были мокрые, хоть выжми, и вода при каждом движении пленницы хлюпала в постели.

А чтоб тебя, - прошептал я. - На воду. Мокни! Только уж извини, голубушка… Я рядом с тобой не лягу… Мне вовсе не интересно схватить насморк.

Второй ковш воды успокоил ее. Она улыбнулась, кивнула мне головой и начала шарить в зеленых волосах своими прекрасными круглыми руками.

Что вы ищете? - спросил я.

Но она уже нашла - гребень. Это был просто обломок рыбьего хребта с костями, в виде зубьев гребня, причем на этих зубьях кое-где рыбье мясо еще не было объедено.

Неужели ты будешь причесываться этой дрянью? - поморщился я.

Она промолчала и стала причесываться, напевая тихую, жалобную песенку.

Я долго сидел у ее хвоста, слушая странную, тягучую мелодию без слов, потом встал и сказал:

Песенка хорошая, но мне пора спать. Спокойной ночи.

Лежа навзничь, она смотрела своими печальными глазами в потолок, а ее губки продолжали тянуть одну и ту же несложную мелодию.

Я лег в углу на разостланном пальто и пролежал так с полчаса с открытыми глазами. Она все пела.

Замолчи же, милая, - ласково сказал я. - Довольно. Мне спать хочется. Попела - и будет.

Она тянула, будто не слыша моей просьбы. Это делалось скучным.

Замолчишь ли ты, черт возьми?! - вскипел я. - Что это за безобразие?! Покоя от тебя нет!!

Услышав мой крик, она обернулась, посмотрела на меня внимательно испуганными глазами и вдруг крикнула своими коралловыми губками:

Куда тащишь, черт лысый, Михеич?! Держи влево! Ох, дьявол! Опять сеть порвал!

Это что такое? Откуда это?!

Ее коралловые губки продолжали без всякого смысла:

Лаврушка, черт! Это ты водку вылопал? Тебе не рыбачить, а сундуки взламывать, пес окаянный…

Очевидно, это был весь лексикон слов, которые она выучила, подслушав у рыбаков.

Долго она еще выкрикивала разные упреки неизвестному мне Лаврушке, перемежая это приказаниями и нецензурными рыбацкими ругательствами.

Забылся я сном лишь перед рассветом.

Яркое солнце разбудило меня. Я лежал на разостланном пальто, а в кровати спала моя пленница, разметав руки, которые при дневном свете оказались тоже зеленоватыми. Волосы были светло-зеленые, похожие на водоросли, и так как влага на них высохла, пряди их стали ломаться. Кожа, которая была в воде такой гладкой и нежной, теперь стала шероховатой, сморщенной. Грудь тяжело дышала, а хвост колотился о спинку кровати так сильно, что чешуя летела клочьями. Услышав шум моих шагов, пленница открыла зеленые глаза и прохрипела огрубевшим голосом:

Воды! Воды, проклятый Лаврушка, чтобы ты подох! Нету на тебя пропасти!

Поморщившись, я пошел на реку за водой, принес ковш и, только войдя в комнату, почувствовал, как тяжел и удушлив воздух в комнате: едкий рыбный запах, казалось, пропитал все…

Хрипло бормоча что-то, она стала окачиваться водой, а я сел на пальто и стал размышлять, хорошо ли, что я связался с этим нелепым существом: она ела рыбу, как щука, орала всю ночь нецензурные слова, как матрос, от нее несло рыбой, как от рыночной селедочницы.

Знаете что… - нерешительно сказал я, подходя к ней… - Не лучше ли вам на реку обратно… а? Идите себе с Богом. И вам лучше, и мне покойнее.

Тащи невод, Лаврушка! - крикнула она. - Если веревка лопнет - ухи оборву!

Ну и словечки, - укоризненно сказал я. - Будто пьяный мужик. Ну… довольно-с!

Преодолевая отвращение от сильного рыбного запаха, я взял ее на руки, потащил к реке и, бросив на песок, столкнул в воду. Она мелькнула в последний раз своими противными зелеными волосами и скрылась. Больше я ее не видел.

История с русалкой была выслушана в полном молчании. Кранц поднялся и стал искать шапку. Собрался уходить и Дерягин.

А вы куда? - спросил он поэта Пеликанова. - На реку?

Пожалуй, я пойду домой, - нерешительно сказал поэт. - Нынче что-то сыровато…

Руководство для лентяев

- Заказное письмо - штука опасная, а с простым я всегда справлюсь.

Как же ты справишься?

А это смотря по тому: если мне его посылают или если я?

Ну если ты?

Ага… Видишь ли: я его совсем не посылаю. Ты ведь знаешь - нет ничего труднее, как написать письмо. Ты можешь несколько часов потерять на чтение глупейшей книжонки, можешь ночь проиграть в шахматы; наконец, можешь просто, сидя в кресле и уставившись бессмысленным взором в ковер, размышлять целый час, есть ли рифма к слову "барышня"? Но у тебя никогда не найдется двадцати минут, чтобы ответить на письмо. В манере отвечать на письма есть какая-то особая психология: получив письмо, ты думаешь: "Эге, уж на это-то письмо я отвечу. Обязательно нужно немедля написать!" И вот, если ты не присел сейчас же, сию минуту, сию секунду к письменному столу - ты на это письмо никогда не ответишь. Ни-ког-да! Конечно, тебе и в голову не придет отвечать в ту же минуту… Ты думаешь: "Успеется завтра!" И кладешь письмо в боковой карман, где уже лежат несколько сиротливых "безответных" писем, края которых истерлись и бумага на сгибах разваливается. "Положу, - думаешь ты, - поближе, чтобы завтра вспомнить". Но у "завтра" есть свой рок. У всякого "завтра" есть свое "завтра", такое уютное, спокойное, отодвигающее на один день проклятую каторжную работу писания ответа на письмо. Проходит три-четыре "завтра", и тебя начинают грызть упреки совести. Они могут тебя грызть, как тигры, но письма ты все-таки не напишешь. Почему? Какое проклятие сидит в этом правиле? Постепенно ты начинаешь ненавидеть письмо, которoe причиняет такие муки твоей совести. Перебирая завалявшуюся в кармане пачку, перемешанную со сбившимися в комок шерстинками твоего суконного пиджака, - ты думаешь: "Отвечать на это проклятое письмо уже поздно… Выброшу-ка я его, чтобы оно не смущало моей душеньки…" Письмо вместе с другими, уже отслужившими свою странную службу - мучить адресата укорами совести, - выбрасывается, и пустой карман пиджака жадно раскрывает свою пасть для новой серии безответных писем.

Как же ты оправдываешься перед человеком, пославшим письмо?

Заказное или простое?

Все равно…

Э, нет! Тут целая пропасть. Заказное письмо - вещь предательская, пославший его всегда спокоен, если у него в кармане имеется расписка. Правда, расписки эти иногда теряются, но на это рассчитывать рискованно. А тут еще завели моду посылать важные письма с обратными расписками. От такого письма никак не отопрешься.

А от простого?

Сколько угодно. Встречаешься ты спустя три-четыре месяца со своим корреспондентом. Развязно радуешься: "А, здравствуйте! Как поживаете? Что это о вас ни слуху ни духу?" Он смотрит на тебя с негодованием и сурово говорит: "Свинья вы, свинья! Я вам три письма послал, и хоть бы на одно был ответ! Простая вежливость должна бы…" Ты моментально делаешь лицо человека, не могущего в себя прийти от изумления и ужаса: "Вы?! Мне?! Три письма?!!" "Да-с. Я. Вам. Три письма". Тут требуется, чтобы в голосе твоем дрожала обида: "Слушайте… Вы, конечно, знаете, как я люблю своего покойного отца. Так вот клянусь вам его жизнью, что ни одного вашего письма не получал!" - "Но этого не может быть! - говорит пораженный простак. - Я ведь три письма послал!.." Горькая улыбка старого либерала искажает твои черты. "Ах, русский почтамт… Вы же знаете… Разве на него можно положиться? Вообще, наш режим"… Яд сомнения уже влит в его душу. Он думает: "Черт его знает - может быть, в самом деле на почте крадут. Человек отцом клянется, что не получал, да и физиономия у него честная". Лед сломан… Вы дружески садитесь на диван и принимаетесь взапуски ругать русские почтовые порядки.

Ну да. Это понятно. Ну а как же ты поступаешь, если тебе не ответ нужно было кому-нибудь написать, а просто этакое какое-нибудь важное извещение или справки, которые ты клятвенно обещал выслать уезжающему человеку через три дня.

Как я поступаю? Я собираюсь их ему выслать, потому что я честный человек и люблю держать слово… Но в первый день я не высылаю, потому что есть второй и третий день, на второй день у меня есть в запасе третий, третий распадается на утро, день и вечер, а вечер распадается, в свою очередь, на две части: когда еще можно послать письмо, но я не успеваю, и когда уже нельзя послать письмо - и я его поэтому не посылаю. Вот почему мой адресат не получает письма.

Понимаю; когда он возвращается из поездки, ты начинаешь прятаться, избегать встречи…

Наоборот! Я еду прямо к нему и, смело глядя ему в глаза, первым долгом бросаю саркастическое: "Нечего сказать! Хорошо… Очень хорошо!" Конечно, он уже приготовился обрушиться на меня целой тучей упреков и брани, но мой тон сбивает его с толку. "В чем дело, - беспокойно говорит он, - что такое хорошо?" - "Да вы-то… Хоть бы открыточку забросили мне с благодарностью за исполненное поручение…" Негодованию его нет пределов. "Вам? Благодарность? За то, что вы проманежили меня зря несколько дней, справок не выслали, данных не сообщили и вообще подвели меня самым жестоким образом?" Тут уж вскипаю и я: "Как? Вы осмелитесь утверждать, что не получили моего письма с подробными справками? Голубенького конверта в четверть листа с письмом, написанным на бумаге, окаймленной сиреневым бордюром? Еще у меня не было десятикопеечной марки и я наклеил несколько копеечных…" Эти подробности ошеломляют его. "Вы говорите, голубенький конверт и копеечные марки?.." - "Ну да. Желтенькие такие. Зубчики по краям". Бьет себя в грудь: "Ну ей-богу же не получал! Честное слово". Я немного успокаиваюсь: "Вы даете честное слово, что не получали?" - "Даю!" - "В таком случае, ничего не понимаю. Сам написал ответ, не доверяя прислуге, и опустил в почтовый ящик. Еще желтые такие ящики… Правда?" - "Ну да, желтые", - устало говорит он. "Ну вот видите! Ох, эта наша российская почта! Вот оно, всеобщее разгильдяйство и неуважение к чужой собственности. Вы подумайте: из-за того, что какой-нибудь там почтальон, зайдя в трактир, забыл под столом сумку с письмами, - я должен волноваться, подозревать вас в том, что вы скрыли из каких-то целей получение письма… Прямо холодный ужас!.." После этого ему уже не до укоров и нападок на меня - впору хоть самому оправдаться и извиниться передо мной.

Гм… да! Я вижу - это целая наука. И ты со всеми письмами так делаешь?

Вот оно что! Теперь я понимаю, куда пропало письмо, которое ты, по твоим словам, писал мне в прошлом году.

Ей-богу, писал! Уж тебе-то я, брат, написал. Я честный человек и даром честного слова не дам. Других - это верно, надувал - но тебе как раз написал. И если уж оно пропало, то в этом не в шутку, а самым серьезным образом виновата почта. Правда, это было не год тому назад, а четырнадцать месяцев. Еще помню, бумага не подходила к конверту и пришлось край бумаги срезать. Да вот тебе смешная подробность, которая до сих пор у меня в памяти: срезывая край бумаги, я отрезал и несколько слов письма, так что получилась курьезная фраза: "Прижимаю тебя"… а "к груди" - отрезано. Хи-хи. И еще помню, чтобы подшутить над тобой, я в адресе написал: "Его превосходительству". Нет уж, это письмо, брат, верное, обещал написать и написал.

Человек, упрекавший своего друга в том, что он обманул его, как и других, с помощью своей системы, - посмотрел - на этого друга, улыбнулся и сказал:

Ну успокойся. Ты мне никакого письма не обещал написать год тому назад и о пропаже его мне не говорил. Я это сейчас только придумал…

* * *
Ты читал(а) рассказы для выздоравливающих Аркадия Аверченко .
Аверченко написал много сборников интересных рассказов в жанре сатиры и юмора. Много лет прошло, а мы продолжаем улыбаться и удивляться, когда читаем книги Аверченко. Его творчество давно стало классикой русской литературы.
Аркадий Тимофеевич Аверченко - писатель, редактор журнала Сатирикон; в творчестве ему было подвластно все: от иронии до сатиры и сарказма, от юмористических историй до политических памфлетов.
На наших страницах собраны, все рассказы и произведения Аркадия Аверченко (содержание слева), тексты которых ты всегда можешь читать онлайн.
Спасибо за чтение!
.................................
Copyright: Аверченко Аркадий

Аркадий Аверченко

– Вы кашляете? – учтиво спросил поэта Пеликанова художник Кранц.

– Да, – вздохнул бледный поэт. – И кроме того, у меня насморк.

– Где же это вы его схватили?

– На реке. Вчера всю ночь на берегу просидел. И нога, кроме того, ломит.

– Так, так, – кивнул головой третий из компании – угрюмый Дерягин. – Рыбу ловили, с ума сошли или просто так?

– Просто так. Думал.

– Просто так? Думал? О чем же вы думали?

Пеликанов встал и закинул длинные светлые волосы за уши.

– О чем я думал? Я думал о них… о прекрасных, загадочных, которые всплывают в ночной тиши на поверхность посеребренной луной реки и плещутся там между купами задумчивой осоки, напевая свои странные, чарующие, хватающие за душу песенки и расчесывая гребнями длинные волосы, в которых запутались водоросли… Бледные, прекрасные, круглые руки поднимаются из воды и в безмолвной мольбе протягиваются к луне… Большие печальные глаза сияют между ветвей, как звезды… Жутко и сладостно увидеть их в эту пору.

– Это кто ж такие будут? – спросил Дерягин. – Русалки, что ли?

– Да… Русалки.

– И вы их надеетесь увидеть?

– О, если бы я надеялся! Я только мечтаю об этом…

– Рассчитываете дождаться?

– Полжизни я готов просидеть, чтобы…

Дерягин в бешенстве вскочил с кресла:

– Будьте вы прокляты, идиоты, с вашими дурацкими бреднями. Встречаюсь я с вами уже несколько лет, разговаривал с вами, как с порядочным, нормальным человеком, и вдруг – нате, здравствуйте! Этот человек бродит по ночам по берегу реки! Зачем, спрашивается? Русалок ищет, изволите ли видеть! Бесстыдник.

– Вы не понимаете прекрасного! – сказал, свеся голову на грудь и покашливая, Пеликанов.

– Да ведь их нет! Понимаете, это чепуха, мечта! Их не существует.

Поэт улыбнулся.

– Для вас, может быть, нет. А для меня они существуют.

– Кранц! Кранц! Скажи ему, что он бредит, что он с ума сошел! Каких таких он русалок ищет?

Художник Кранц улыбнулся, но промолчал.

– Нет! С вами тут с ума сойдешь. Пойду я домой. Возьму ванну, поужинаю хорошенько и завалюсь спать. А ты, Кранц?

– Мне спать рано. Я поеду к одной знакомой даме, которая хорошо поет. Заставлю ее петь, а сам лягу на диван и, слушая, буду тянуть шартрез из маленькой-маленькой рюмочки. Хорошо-о-о!

– Сибарит! А вы, Пеликанов?

Пеликанов грустно усмехнулся:

– Вы, конечно, будете ругаться… Но я… пойду сейчас к реке, побродить… прислушаться к всплескам волн, помечтать где-нибудь под темными кустами осоки о прекрасных, печальных глазах… о руках, смутно белеющих на черном фоне спящей реки…

– Кранц! – завопил Дерягин, завертевшись как ужаленный. – Да скажи ты ему, этому жалкому человечишке, что его проклятых русалок не существует!..

Кранц подумал немного и потом пожал плечами:

– Как же я ему скажу это, когда русалки существуют.

– Если ты так говоришь, значит, ты дурак.

– Может быть, – усмехнулся Кранц. – Но я был знаком с одной русалкой.

– Боже! – всплеснул руками Дерягин. – Сейчас начнется скучища – розовая водица и нудьга! Кранц нам сейчас расскажет историю о том, как он встретился с женщиной, у которой были зеленые русалочьи глаза и русалочий смех, и как она завлекла его в жизненную пучину, и как погубила. Кранц! Сколько вам заплатить, чтобы вы не рассказывали этой истории?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Русалка. Аркадий Аверченко

– Вы кашляете? – учтиво спросил поэта Пеликанова художник Кранц.
– Да, – вздохнул бледный поэт. – И кроме того, у меня насморк.
– Где же это вы его схватили?
– На реке. Вчера всю ночь на берегу просидел. И нога, кроме того, ломит.
– Так, так, – кивнул головой третий из компании – угрюмый Дерягин.
– Рыбу ловили, с ума сошли или просто так?
– Просто так. Думал.
– Просто так? Думал? О чем же вы думали?
Пеликанов встал и закинул длинные светлые волосы за уши.
– О чем я думал? Я думал о них… о прекрасных, загадочных, которые всплывают в ночной тиши на поверхность посеребренной луной реки и плещутся там между купами задумчивой осоки, напевая свои странные, чарующие, хватающие за душу песенки и расчесывая гребнями длинные волосы, в которых запутались водоросли…
Бледные, прекрасные, круглые руки поднимаются из воды и в безмолвной мольбе протягиваются к луне… Большие печальные глаза сияют между ветвей, как звезды… Жутко и сладостно увидеть их в эту пору.
– Это кто ж такие будут? – спросил Дерягин. – Русалки, что ли?
– Да… Русалки.
– И вы их надеетесь увидеть?
– О, если бы я надеялся! Я только мечтаю об этом…
– Рассчитываете дождаться?
– Полжизни я готов просидеть, чтобы…
Дерягин в бешенстве вскочил с кресла.
– Будьте вы прокляты, идиоты, с вашими дурацкими бреднями. Встречаюсь я с вами уже несколько лет, разговаривал с вами, как с порядочным, нормальным человеком, и вдруг, – нате, здравствуйте! Этот человек бродит по ночам по берегу реки! Зачем, спрашивается? Русалок ищет, изволите ли видеть! Бесстыдник.
– Вы не понимаете прекрасного! – сказал, свеся голову на грудь и покашливая, Пеликанов.
– Да ведь их нет! Понимаете, это чепуха, мечта! Их не существует.
Поэт улыбнулся:
– Для вас, может быть, нет. А для меня они существуют.
– Кранц! Кранц! Скажи ему, что он бредит, что он с ума сошел! Каких таких он русалок ищет?
Художник Кранц улыбнулся, но промолчал.
– Нет! С вами тут с ума сойдешь. Пойду я домой. Возьму ванну, поужинаю хорошенько и завалюсь спать. А ты, Кранц?
– Мне спать рано. Я поеду к одной знакомой даме, которая хорошо поет. Заставлю ее петь, а сам лягу на диван и, слушая, буду тянуть шартрез из маленькой-маленькой рюмочки. Хорошо-о-о!
– Сибарит! А вы, Пеликанов?
Пеликанов грустно усмехнулся:
– Вы, конечно, будете ругаться… Но я… пойду сейчас к реке, побродить… прислушаться к всплескам волн, помечтать где-нибудь меж темными кустами осоки о прекрасных, печальных глазах… о руках, смутно белеющих на черном фоне спящей реки…
– Кранц! – завопил Дерягин, завертевшись, как ужаленный. – Да скажи ты ему, этому жалкому человечишке, что его проклятых русалок не существует!..
Кранц подумал немного и потом пожал плечами.
– Как же я ему скажу это, когда русалки существуют.
– Если ты так говоришь, значит, ты дурак.
– Может быть, – усмехнулся Кранц. – Но я был знаком с одной русалкой.
– Боже! – всплеснул руками Дерягин. – Сейчас начнется скучища – розовая водица и нудьга! Кранц нам сейчас расскажет историю о том, как он встретился с женщиной, у которой были зеленые русалочьи глаза и русалочий смех, и как она завлекла его в жизненную пучину, и как погубила. Кранц! Сколько вам заплатить, чтобы вы не рассказывали этой истории?
– Подите вы, – нахмурился Кранц. – Это была настоящая, подлинная, речная русалка. Встретился я с ней случайно и расстался тоже как-то странно.
Пеликанов жадными руками вцепился в плечи Кранца.
– Вы правду говорите?! Да? Вы действительно видели настоящую русалку?
– Что же тут удивительного? Ведь вы же сами утверждаете, что они должны быть…
– И вы ее ясно видели? Вот так, как меня? Да?
– Не волнуйтесь, юноша… Если это и кажется немного чудесным, то… мало ли что на свете бывает! Я уже человек немолодой и за свою шумную, бурную, богатую приключениями жизнь видел много такого, о чем вам и не снилось.
– Кранц! Вы… видели русалку?!
– Видел. Если это вас так интересует – могу рассказать. Только потребуйте вина побольше.
– Эй! Вина!
– Только побольше.
– Побольше! Кранц! О русалке!
– Слушайте…
– Однажды летом я охотился… Собственно, охота какая? Так, бродил с ружьем. Люблю одиночество. И вот, бродя таким образом, набрел я в один теплый летний вечер на заброшенный рыбачий домик на берегу реки. Не знаю, утонули ли эти рыбаки во время одной из своих экспедиций или просто, повыловив в этой реке всю рыбу, перебрались на другое место, – только этот домик был совершенно пуст. Я пришел в восторг от такого прекрасного безмолвия, запустения и одиночества; съездил в город, привез припасов, походную кровать и поселился в домике.
Днем охотился, ловил рыбу, купался, а вечером валялся в кровати и при свете керосиновой лампочки читал Шиллера, Пушкина и Достоевского.
Об этом времени я вспоминаю с умилением…
Ну, вот.
Как-то в душную, грозовую ночь мне не спалось. Жара, тяжесть какая-то – сил нет дышать. Вышел я на берег – мутная луна светит, ивы склонили печальные головы, осока замерла в духоте. Вода тяжелая, черная, как густые чернила.
“Искупаюсь, – решил я. – Все-таки прохладнее”.
Но и вода не давала прохлады: свинцовая, теплая – она расступилась передо мной и опять сомкнулась, даже не волнуясь около моего тела. Я стал болтать руками, плескаться и петь песни, потому что кругом были жуть и тишина неимоверная. Нервы у меня вообще как канаты, но тут воздушное электричество, что ли, так их взвинтило, что я готов был расплакаться, точно барышня.
И вот когда я уже хотел выкарабкаться на берег, у меня, около плеча, что-то такое как всплеснет! Я думал – рыба. Протягиваю инстинктивно руку, наталкиваюсь на что-то длинное, скользкое, хватаю… Сердце так и заныло… На ощупь – человеческая рука. Ну, думаю, утопленник. Вдруг это неизвестное тело затрепетало, забилось и стало вырываться… показалась голова… прекрасная женская голова с печальными молящими глазами… Две белые круглые руки беспомощно взметнулись над водой…
И, странно, я сразу же успокоился, как только увидел, с кем имею дело. Случай был редкий, исключительный, и я моментально решил не упускать его. Руки мои крепко обвились вокруг ее стройной, гибкой талии, и через минуту она уже билась на песке у моих ног, испуская тихие стоны.
Я успокоил ее несколькими ласковыми словами, погладил ее мокрые волнистые волосы и, бережно подняв на руки, перенес в домик. Она притихла и молча следила за мной своими печальными глазами, в которых светился ужас.
При свете лампы я подробнее рассмотрел мою пленницу. Она была точно такого типа, как рисуют художники: белое мраморное тело, гибкие стройные руки и красивые плечи, по которым разметались волосы удивительного, странного, зеленоватого цвета. Вместо ног у нее был длинный чешуйчатый хвост, раздвоенный на конце, как у рыбы.
Признаться ли? Эта часть тела не произвела на меня приятного впечатления.
Но, в общем, передо мной лежало преаппетитное создание, и я благословлял провидение, что оно послало такое утешение одинокому бродяге и забулдыге.
Она лежала на моей постели, блестя влажным телом, закинув руки за голову и молча поглядывая на меня глазами, в которых сквозил тупой животный страх.
– Не бойся! – ласково сказал я. – Старина Кранц не сделает тебе зла.
И я прильнул губами к ее полуоткрытым розовым губкам.
Гм… Признаться ли вам: многих женщин мне приходилось целовать на своем веку, но никогда я не чувствовал такого запаха рыбы, как в данном случае. Я люблю запах рыбы – он отдает морем, солью и здоровьем, но я никогда бы не стал целоваться с окунем или карасем.
– Я думаю, – спросил я, нерешительно обнимая ее за талию, – вы питаетесь главным образом рыбой?
– Рыбы… – пролепетала она, щуря свои прекрасные печальные глаза.
– Дай мне рыбы.
– Ты проголодалась, бедняжка? Сейчас, моя малютка, я принесу тебе…
Я достал из ящика, служившего мне буфетом, кусок холодной жареной рыбы и подал ей.
– Ай, – закричала она плаксиво. – Это не рыба. Рыбы-ы… Дай рыбы.
– Милая! – ужаснулся. – Неужели ты ешь сырую рыбу?.. Фи, какая гадость…
Тем не менее пришлось с большими усилиями достать ей живой рыбы… Как сейчас помню: это были карась и два маленьких пескаря. Она кивнула головой, схватила привычной рукой карася и, откусив ему голову, выплюнула, как обыкновенная женщина – косточку персика. Тело же карасиное моментально захрустело на ее зубах. Вы морщитесь, господа, но должен сказать правду: пескарей она съела целиком, с головой и внутренностями… Такой уж, видно, у них обычай.
– Воды, – прошептала она своими коралловыми губками. – Воды…
“Беднягу томит жажда”, – подумал я. Принес ей большую глиняную кружку, наполненную водой, и приставил заботливо ко рту.
Но она схватила кружку и, приподнявшись, с видимым удовольствием окатила себя с хвоста до головы водой, после чего рухнула обратно на постель и завизжала от удовольствия.
– Милая, – сухо сказал я. – Нельзя ли без этого? Ты мне испортила всю постель. Как я лягу?
– Воды! – капризно крикнула она.
– Обойдешься и так! Вон вода ручьями течет с постели. Как не стыдно, право.
Действительно, одеяло и подушка были мокрые, хоть выжми, и вода при каждом движении пленницы хлюпала в постели.
– Воды!!
– А чтоб тебя, – прошептал я. – На воду. Мокни! Только уж извини, голубушка… Я рядом с тобой не лягу… Мне вовсе не интересно схватить насморк.
Второй ковш воды успокоил ее. Она улыбнулась, кивнула мне головой и начала шарить в зеленых волосах своими прекрасными круглыми руками.
– Что вы ищете? – спросил я.
Но она уже нашла – гребень. Это был просто обломок рыбьего хребта с костями, в виде зубьев гребня, причем на этих зубьях кое-где рыбье мясо еще не было объедено.
– Неужели ты будешь причесываться этой дрянью? – поморщился я.
Она промолчала и стала причесываться, напевая тихую, жалобную песенку.
Я долго сидел у ее хвоста, слушая странную, тягучую мелодию без слов, потом встал и сказал:
– Песенка хорошая, но мне пора спать. Спокойной ночи.
Лежа навзничь, она смотрела своими печальными глазами в потолок, а ее губки продолжали тянуть одну и ту же несложную мелодию.
Я лег в углу на разостланном пальто и пролежал так с полчаса с открытыми глазами. Она все пела.
– Замолчи же, милая, – ласково сказал я. – Довольно. Мне спать хочется. Попела – и будет.
Она тянула, будто не слыша моей просьбы. Это делалось скучным.
– Замолчишь ли ты, черт возьми?! – вскипел я. – Что это за безобразие?! Покоя от тебя нет!!
Услышав мой крик, она обернулась, посмотрела на меня внимательно испуганными глазами и вдруг крикнула своими коралловыми губками:
– Куда тащишь, черт лысый, Михеич?! Держи влево! Ох, дьявол! Опять сеть порвал!
Я ахнул.
– Это что такое? Откуда это?!
Ее коралловые губки продолжали без всякого смысла:
– Лаврушка, черт! Это ты водку вылопал? Тебе не рыбачить, а сундуки взламывать, пес окаянный…
Очевидно, это был весь лексикон слов, которые она выучила, подслушав у рыбаков.
Долго она еще выкрикивала разные упреки неизвестному мне Лаврушке, перемежая это приказаниями и нецензурными рыбацкими ругательствами.
Забылся я сном лишь перед рассветом.
Яркое солнце разбудило меня. Я лежал на разостланном пальто, а в кровати спала моя пленница, разметав руки, которые при дневном свете оказались тоже зеленоватыми. Волосы были светло-зеленые, похожие на водоросли, и так как влага на них высохла, пряди их стали ломаться. Кожа, которая была в воде такой гладкой и нежной, теперь стала шероховатой, сморщенной. Грудь тяжело дышала, а хвост колотился о спинку кровати так сильно, что чешуя летела клочьями. Услышав шум моих шагов, пленница открыла зеленые глаза и прохрипела огрубевшим голосом:
– Воды! Воды, проклятый Лаврушка, чтобы ты подох! Нету на тебя пропасти!
Поморщившись, я пошел на реку за водой, принес ковш и, только войдя в комнату, почувствовал, как тяжел и удушлив воздух в комнате: едкий рыбный запах, казалось, пропитал все…
Хрипло бормоча что-то, она стала окачиваться водой, а я сел на пальто и стал размышлять, хорошо ли, что я связался с этим нелепым существом: она ела рыбу, как щука, орала всю ночь нецензурные слова, как матрос, от нее несло рыбой, как от рыночной селедочницы.
– Знаете что… – нерешительно сказал я, подходя к ней… – Не лучше ли вам на реку обратно… а? Идите себе с Богом. И вам лучше, и мне покойнее.
– Тащи невод, Лаврушка! – крикнула она. – Если веревка лопнет – ухи оборву!
– Ну и словечки, – укоризненно сказал я. – Будто пьяный мужик. Ну… довольно-с!
Преодолевая отвращение от сильного рыбного запаха, я взял ее на руки, потащил к реке и, бросив на песок, столкнул в воду. Она мелькнула в последний раз своими противными зелеными волосами и скрылась. Больше я ее не видел.
История с русалкой была выслушана в полном молчании. Кранц поднялся и стал искать шапку. Собрался уходить и Дерягин.
– А вы куда? – спросил он поэта Пеликанова. – На реку?
– Пожалуй, я пойду домой, – нерешительно сказал поэт. – Нынче что-то сыровато…

Отчетность